Неточные совпадения
Обратный путь она
сделала со свежей душой, в настроении мирном и ясном, подобно вечерней речке, сменившей наконец пестрые зеркала дня
ровным в тени блеском.
Общее направление реки Вай-Фудзина юго-восточное. В одном месте она
делает излом к югу, но затем выпрямляется вновь и уже сохраняет это направление до самого моря. На западе ясно виднелся Сихотэ-Алинь. Я ожидал увидеть громаду гор и причудливые острые вершины, но передо мной был
ровный хребет с плоским гребнем и постепенным переходом от куполообразных вершин к широким седловинам. Время и вода
сделали свое дело.
В 1846, в начале зимы, я был в последний раз в Петербурге и видел Витберга. Он совершенно гибнул, даже его прежний гнев против его врагов, который я так любил, стал потухать; надежд у него не было больше, он ничего не
делал, чтоб выйти из своего положения,
ровное отчаяние докончило его, существование сломилось на всех составах. Он ждал смерти.
Однако ж не седые усы и не важная поступь его заставляли это
делать; стоило только поднять глаза немного вверх, чтоб увидеть причину такой почтительности: на возу сидела хорошенькая дочка с круглым личиком, с черными бровями,
ровными дугами поднявшимися над светлыми карими глазами, с беспечно улыбавшимися розовыми губками, с повязанными на голове красными и синими лентами, которые, вместе с длинными косами и пучком полевых цветов, богатою короною покоились на ее очаровательной головке.
Но его не видят. Тишина кажется еще безжизненнее и мертвее от
ровного, неуловимого жужжания и вскрикиваний. Становится жутко, томительно, почти страшно. Хочется как будто проснуться, громко вскрикнуть, застучать, опрокинуть что-нибудь, вообще
сделать что-нибудь такое, что промчалось бы по коридорам, ринулось в классные двери, наполнило бы все это здание грохотом, шумом, тревогой…
Ему приходилось
делать большие обходы, чтобы не попасть на глаза Шишке, а Мина Клейменый вел все вперед и вперед своим
ровным старческим шагом. Петр Васильич быстро утомился и даже вспотел. Наконец Мина остановился на краю круглого болотца, которое выливалось ржавым ручейком в Мутяшку.
Те, наконец,
сделали последнее усилие и остановились. Кучер сейчас же в это время подложил под колеса кол и не дал им двигаться назад. Лошади с минут с пять переводили дыхание и затем, — только что кучер крикнул: «Ну, ну, матушки!» — снова потянули и даже побежали, и, наконец, тарантас остановился на
ровном месте.
Они говорили друг другу незначительные, ненужные обоим слова, мать видела, что глаза Павла смотрят в лицо ей мягко, любовно. Все такой же
ровный и спокойный, как всегда, он не изменился, только борода сильно отросла и старила его, да кисти рук стали белее. Ей захотелось
сделать ему приятное, сказать о Николае, и она, не изменяя голоса, тем же тоном, каким говорила ненужное и неинтересное, продолжала...
— И! ваши благородия! — заговорил в это время солдат с носилок, поровнявшийся с ними, — как же не отдать, когда перебил всех почитай? Кабы наша сила была, ни в жисть бы не отдали. А то чтò
сделаешь? Я одного заколол, а тут меня как ударит….. О-ох, легче, братцы,
ровнее, братцы,
ровней иди… о-о-о! — застонал раненый.
— Мало, что можете, но вы должны это
сделать, — отвечала gnadige Frau, хоть и с большим внутренним волнением, но все-таки
ровным и тихим голосом.
— Садись-ко! садись! нечего штуки-фигуры выкидывать! Царь всех нас
ровными сделал — садись! — то и она села, сначала смирнехонько, а потом и язык распустила.
Утром ветер утих, но оставался попутным, при ясном небе; «Нырок»
делал одиннадцать узлов [Узел — здесь: мера скорости судна (миля в час).] в час на
ровной килевой качке. Я встал с тихой душой и, умываясь на палубе из ведра, чувствовал запах моря. Высунувшись из кормового люка, Тоббоган махнул рукой, крикнув...
Это был замечательно выдержанный,
ровный и сосредоточенный характер, умевший
делать уступки только для других, а не для себя.
Надобно выдернуть волосы из хвоста белой [Приготовляются лесы и из черных волос, но очевидно, что прозрачность белых волос, сливаясь с водою,
делает лесу неприметною для рыбы, следовательно лучшею.] лошади; выбрать самые длинные,
ровные, белые и прозрачные и сучить или вить из них лесы какой угодно толщины: от двух, четырех, шести и до двадцати волос.
Обе они жили несколько суток одним горем; горе
сделало их
ровнями.
Еще немножко позже она заметила, что ее всегда
ровная и спокойная сестра следит за ходом повести с страшным вниманием; увлекается,
делая замечания; горячо спорит с Дорой и просто дрожит от радости при каждой удачной сценке.
Видя, как страшно побледнел Дюрок, я подумал, что тут и конец всей истории и наступит время палить из револьвера, а потому приготовился. Но Дюрок только вздохнул. На один момент его лицо осунулось от усилия, которое
сделал он над собой, и я услышал тот же
ровный, глубокий голос...
Маленький доктор, едва доставая до груди Арбузова, приложил к ней стетоскоп и стал выслушивать. Испуганно глядя доктору в затылок, Арбузов шумно вдыхал воздух и выпускал его изо рта,
сделав губы трубочкой, чтобы не дышать на
ровный глянцевитый пробор докторских волос.
Филицата. Что ж делать-то! Не
ровня она тебе… а ты бы уж и рад… Мало ль что? Чин твой не позволяет.
(Продолжая на него по-прежнему насмешливо смотреть и как бы толкуя ему.) В статье этой прямо сказано, что даже в казне, при сдаче одним начальником дистанции другому лицу, на толщину щебенного слоя обращать внимание запрещено-с, потому что щебень-с не мука!.. Из него теста не
сделаешь, чтоб он везде
ровными слоями ложился!.. В практике случается обыкновенно так, что в одном месте слой этот на полвершка, а в другом и на восемь вершков.
Оно задумчиво и печально плыло из её горла,
ровное, безнадёжно спокойное; это
делало слова песни ещё более грустными.
А потом, как вчера и всегда, ужин, чтение, бессонная ночь и бесконечные мысли все об одном. В три часа восходило солнце, Алена уже возилась в коридоре, а Вера все еще не спала и старалась читать. Послышался скрип тачки: это новый работник пришел в сад… Вера села у открытого окна с книгой, дремала и смотрела, как солдат
делал для нее дорожки, и это занимало ее. Дорожки
ровные, как ремень, гладкие, и весело воображать, какие они будут, когда их посыплют желтым песком.
Уже настала ночь, взошла луна, и её молочно-серебристый свет, обливая
ровное степное пространство,
сделал его как бы уже, чем оно было днём, уже и ещё пустынней, грустнее.
Бывал в шестьдесят четвертом номере студент Каруев, всегда
ровный, всегда веселый и слегка высокомерный. При нем все несколько менялось: пелись только хорошие песни, никто не дразнил Райко, и силач Толкачев, не знавший границ ни в наглости, ни в раболепстве, услужливо помогал ему надевать пальто. А Каруев иногда умышленно забывал поздороваться с ним и заставлял его
делать фокусы, как ученую собаку...
Мучительно, и мучительно сухо и злобно, ни капли доброты я в себе не чувствовал, а только
ровную, спокойную злобу на себя и на то, что меня
сделало.
— Звать изволили меня, матушка-игуменья? —
ровным, спокойным голосом проговорила Маша,
сделав установленный земной поклон.
Молодой человек, который вошел в огород,
сделал несколько шагов по узкой дорожке, разделяющей гряды на две
ровные половины, подперся левой рукой в бок и, весело глянув по широкому пространству, занятому росистыми овощами, тихо зевнул, потянулся и стал, почесывая сапожком одной ноги другую.
— У кого глаза во лбу да руки на плечах. Ленивый только обиды тебе не
сделает… Слышь ты, Митрей! Клади кирпич-то
ровней. Где у тя глаза-те? Эх, ты, голова с мозгом!
Чтобы выпотнение шло сильнее, губернатор
делал свои вечерние прогулки не по
ровной местности, в верхней плоскости города, где стоит губернаторский дом на «Липках», а, спускаясь вниз по Институтской горе, шел Крещатиком и потом опять поднимался в Липки, по крутой Лютеранской горе, где присаживался для кратковременного отдыха на лавочке у дома портного Червяковского, а потом, отдохнув, шел домой.
В это же время только что вошедший молодой человек
сделал несколько шагов по узкой дорожке, разделявшей гряды огорода на две
ровные половины, подперся левой рукой в бок, тихо зевнул и, весело глянув по широкому пространству, занятому росистыми овощами, потянулся и стал, почесывая сапожком одной ноги другую.
Среди манифестантов были и военные, и один из них, отставной адмирал, старичок, все пытался командовать нами и заставить нас идти в ногу; иногда это удавалось ему
сделать с ближайшими, и тогда и пение становилось
ровнее и еще больше становились мы похожи на солдат, идущих в сражение.